– Оно явилось из ниоткуда.
– Ничто не возникает из ниоткуда.
– Ха-ха. И что это?
– Говорит, «биологическое содержимое».
Бак недавно подвергся воздействию высокой температуры, после чего был выброшен в пустоту на расстоянии световой минуты от носовой части «Новы Свинг», где и повис, окруженный диссипирующей пеной энергии нулевой точки и мусорной материи, пока Толстяк Антуан не выцепил его и не затащил на борт. Бак пестрел царапинами и заусенцами; остывая, он быстро менял цвета, как рождественская гирлянда, от ярко-красного до матово-серого, наводящего на мысли об оружии. Большая часть внешней оплетки испарилась, а то, что осталось, выглядело бессмысленно, если не принять его за фрагменты внутренней структуры еще какого-то контейнера. Как только бак остыл достаточно, чтобы его можно было коснуться, Антуан отвинтил закрывавший иллюминатор колпак.
– Да будет свет.
Лив Хюла явила свет.
– Из ниоткуда! – повторила она. – Блин, а я чуть не купилась.
Стоило ей увидеть, что` внутри, как возбуждение Лив унялось.
Из позвоночника выходили змеящиеся провода. Кожа на черепе была натянута и казалась не столько загорелой, сколько окрашенной в специальный оттенок мумифицирующим раствором. Внизу на голове кожи не осталось вовсе. Только обветренные губы, запавшие между крупных неровных зубов. Глаза налились кровью и наполовину выкатились из зачерненных орбит, зловеще сверкая. С волосами у обитателя бака что-то случилось, а что произошло с остальным телом, понять оказалось еще сложнее. Протеома бака – похожая на теплую слюну смесь белков тридцати тысяч видов – облекала его.
Лив с отвращением отвернулась.
– Это ж не чужак, – сказала она. – Это K-питан.
Так она, впрочем, метафорически обозначила бы всех небесных пилотов: изоляция от мира, галлюцинации, насильственные хирургические переделки на благо человечества, приговорившего их к смехотворно бесполезной жизни.
– Выкинь его обратно, – посоветовала она.
Антуан не повелся. Он это уже слышал. Сменив тему, он сказал:
– Мне кажется, я этого парня узнаю.
Лив снова заглянула в бак и пожала плечами:
– Они все друг на друга похожи. Сколиоз. Псевдополиомиелит. Половину органов вырвали, везде провода.
И тогда Антуан вслух задумался, что за немыслимые силы вышвырнули бак из родного корабля:
– Не надо молчаливо подразумевать, что это мужчина. Там половина девчонок. Двенадцатилетки-анорексички находят это привлекательной альтернативой.
Антуан повел вокруг бака инспекционной лампой. Теперь казалось, что бак долго пролежал под водой после кораблекрушения. В луче проплыли какие-то наносы.
– Оно уже мертвое? – спросила из жилой секции Ирэн-Мона.
Они парили в тридцати световых от любой материи, в войдах самого Тракта. Когда Антуан водворил колпак на место, разгорелась жаркая дискуссия: наткнулись ли они на этот бак по воле случая, или же его подбросил М. П. Реноко в числе остальных предметов грузовой декларации? Лив Хюла заметила, что сам по себе данный спор показывает, какая удивительная у них стала жизнь. Они постояли немного, споря, потом ушли с палубы. Когда переборка сомкнулась, из K-бака брызнул высокоскоростной код: переливчатые щелчки и заикания, странные фрагменты простых расчетов, обрывки обычного языка, загадочные в своей эмоциональности. Казалось, что обитатель бака пытается установить контакт, но не помнит, как это делается. Остальные предметы в грузовых отсеках пришли в аналогичное возбуждение, замигали и закачались, зашумели на инфразвуковых частотах, излучили краткие импульсы ионизирующей радиации. Примерно через час новоприбывший затих. Барочные ребра и оплавленные вводные трубки придавали саркофагу сходство с гробом из детской сказки, отделанным фигурками эльфов, единорогов и драконов.
– Надо его выкинуть в ближайшее солнце, – сказала Лив.
К моменту, когда подписываешься рулить K-раблями, тебе уже сорок восемь часов не дают есть. Потом делают инъекции, и через двадцать четыре часа по всему кровотоку уже разнесутся особые патогены, искусственные паразиты и перекроенные ферменты. Возникают симптомы рассеянного склероза, волчанки и шизофрении. Тебя привязывают к койке. Следующие три дня расчищают дорогу для теневых операторов, запущенных на субмикрометровом уровне в наномашинном субстрате, чтобы те вскоре разнесли твою симпатическую нервную систему на ошметки, и постоянно промывают кишечник, очищая его от шлака. Закачивают внутрь белую пасту десятимикронных робофабрик для синтеза экзотических белков и контроля внутренних показателей. Дырявят позвоночный столб. Все это время ты остаешься в сознании, если не считать краткого момента запуска самого K-ода. Многие добровольцы не переживают этой точки. Если тебе повезло, тебя запирают в баке на носу корабля. Предварительно тебе вырежут бо`льшую часть внутренних органов. Ты ослепнешь и оглохнешь. По твоему телу постоянно будут перекатываться тошнотные волны. Твой мозг подключат к программно-аппаратному мостику, прозванному «крест Эйнштейна»: соединят с математичкой корабля. Вскоре ты обретешь способность осознанно обрабатывать пятнадцать петабайт за секунду; но ходить ты больше не сможешь. Не сможешь ты также смеяться или касаться других, трахать кого-то или давать себя трахнуть. Ты вообще ничего больше никогда не сможешь сама для себя сделать. Ты даже покакать сама не сумеешь.
Ты ставишь подпись под контрактом в отдельной комнате, где стоит приятная температура, но согреться не можешь. Ты прощаешься с родителями. Тебе на всякий случай дают рвотное, ела ты или нет. Через час-другой начнутся инъекции. Сорок лет назад, когда на краю постели, в трясучке, поднеся ко рту полную рвоты пластиковую миску, она пыталась застегнуть на себе госпитальный хлопковый халат, который то и дело норовил разойтись на спине, Лив Хюла вдруг поняла, что выбрать-то крест Эйнштейна она может, но свалить с себя этот крест ей никогда, ни при каких обстоятельствах не позволят. Тогда она осторожно опустила миску на пол, ни с кем не говоря, оделась и вернулась обратно в свою жизнь.