– Она то появляется, то исчезает, – ответил Кейс. Радиосигнал, добавил он, транслируется на очень низкой мощности. Очень локальный. – Если она к чему-то подключена, то оно уже здесь. Оно в Лабиринте.
– Господи, Кейс, у нас есть хоть какое-то представление, откуда она взялась?
Кейс удивленно посмотрел на него.
– Нет, – сказал он. – И вот еще: временами ее пробивают конвульсии. Она пускает слюни – мы не сумели собрать ни капли этой жидкости, – потом образ на миг меняется и бледнеет. На миг она кажется совсем другим человеком, женщиной куда старше. Еще ничто здесь не завершено.
– Ты посмотри на этих женщин, – сказала Анна Уотермен.
В девять часов утра в приемной радиографического отделения госпиталя Святого Нарцисса, что в Фаррингдоне, яблоку негде было упасть от женщин, чья тревога проявлялась через текст. Большие пальцы их сновали по клавишам телефонов с яростной скоростью; глаз они не поднимали, будто опасаясь выдать взглядом какую-то тайну своего диагноза. Приемная тому способствовала. Она напоминала не так зал ожидания, как стилизованную версию последнего: тихий постмодерн, ряды стульев у стен, обивка теплых спокойных оттенков серого и голубого, потолочные светильники вроде перевернутых фарфоровых чашек, чистые маленькие круглые столики, заваленные глянцевыми журналами и брошюрами по недвижимости, которых все равно никто больше не читает. На стенах в фоторамках – картинки с силуэтами кошек, под определенным углом открывавшие двумерные сечения фигуры животного: совместная шуточка рентгенологов и самоучки-художника из больницы Святого Нарцисса. Но под покровом шутки сохранялся неприятный смысл происходящего, а на потолке виднелось пятно, похожее, в зависимости от настроения, то ли на карту далекого острова, то ли на сечение чьей-то раковой опухоли.
– Дешевка, – сказала Анна, которая терпеть не могла больниц.
Марни рассмеялась.
– А мне светильники очень даже нравятся, – сказала она и добавила: – Мам, мне правда нужно сообщение отправить.
– Никому эти светильники по-настоящему не нравятся, правда ведь?
– Ма-ам…
Их перебил ресепшионист.
– У вас мочеполовая, не? – прикрикнул он на Анну.
– Чего? – переспросила Анна. – Я ж не пациентка.
– Но вам же на прошлой неделе почки смотрели, дорогая, разве нет? Как это нет? Ну ладно, сядьте просто почитайте мне вот эту брошюру, ладно?
– Зачем? Вы сами не можете ее прочесть?
Она заглянула в брошюру, прочла: Пожалуйста, соблюдайте правила поведения в приемной радиологического отделения — и повторила с язвительной разборчивостью, разделяя долгими паузами слова:
– Я ж не пациентка.
В продолжение последовавшей за этим перепалки Марни вызвали на скан.
– Я недолго, – пообещала она. – Почему бы тебе не сесть тут и не посмотреть телик?
– Только не начинай.
От нечего делать Анна стала листать журналы. «Дома, которые вам не по карману» содержали высококачественные снимки домов в Суррее и Пертшире. Старые выпуски «Все мое» и «Все на продажу» рекламировали одежду, гаджеты и в особенности хирургические операции эксцентричных богачей. Восьмилетний наследник одного из крупнейших хедж-фондов 2010-х месяц осаждал семейных хирургов с требованием пересадить ему матку и влагалище «неизвестной жительницы Восточной Азии», а его мать, генетически модифицировав кожу так, что та покрылась мягкими перьями рассчитанного темного оттенка серого, удовлетворенно возвещала, что «наконец выглядит так, как всегда мечтала», словно ей косметическую процедуру на дому сделали. Она была немного похожа на «порше». Мать и сын томно усмехались с фотографий, искренне гордясь собой. Сентябрьский выпуск «Сторожевой башни» меж тем гарантировал утешение всем престарелым. Анна с омерзением взглянула на обложку, потом закемарила (она не спала всю ночь), и ей приснились эротические сны. Вскоре Марни разбудила ее, и они отправились в кафе «У Карлуччо» через дорогу выпить cioccolatta calda, «Месть нянюшки», любимый напиток Марни с восьмилетнего возраста. Анна заказала миндальный круасан, но вместо миндальной пасты там оказался тонкий слой неприятного заварного крема.
– Ладно, хорошо, что все позади, – сказала Марни. Накрыла руку Анны своей. – Спасибо, что сходила со мной. Правда.
– И что это был за скан, напомни?..
Марни убрала руку. У нее сделался подавленный вид.
– Ты бы могла повнимательней следить за моей жизнью.
– Я думаю, ты мне говорила, но я забыла, честное слово.
– Анна, – проговорила Марни, – мне кажется, ты потеряла связь с реальностью.
– Если ты все еще злишься за ванную…
– Нет, ничего общего с тем случаем.
– Марни, все ошибаются.
– Дело не в ванной.
– А в чем тогда?
Марни отвернулась и взглянула в окно.
– Я болею, а ты с ресепшионистом сцепилась.
– Он надо мной подтрунивал.
– Я болею, – тупо повторила Марни. – Я бы на скан не пошла, если бы хорошо себя чувствовала.
– Я думала, ничего страшного. Ты же говорила.
– Ничего страшного. Уверена, ничего страшного. Но дело не в этом. Я тебя прошу не беспокоиться, а ты просто соглашаешься? – Марни раздраженно отмахнулась и вдруг вскочила со стула. – Анна, мы, кажется, теперь в разных мирах живем.
И вышла.
Некоторое время после ее ухода Анна сидела, сложив руки на коленях. Она не понимала, о чем дальше думать и что делать. За большими окнами «У Карлуччо» в дожде сверкнул солнечный луч, в кои-то веки придав Фаррингдону сходство с его романтическим образом из кино. Мимо сновали смеющиеся люди; Анна наблюдала за ними, пока дождь не перестал. Через дорогу мерцала и сдвигалась вывеска аптеки: глаза Анны проследили за ней. Зашипела кофемашина: ее голова дернулась туда. Она слушала разговор за соседним столиком. Входили и выходили посетители. Минуту-другую вокруг бегал маленький ребенок, крича и смеясь. «Люди не растут и не меняются», – подумалось ей. Примерно через полчаса вернулась Марни, извинилась и убежала на работу. После этого Анна отправилась на вокзал Ватерлоо и к середине дня была уже дома.