Пустота - Страница 35

– Не так, дорогой, это неправильно. – Или: – Ты слишком многого от нас требуешь.

Когда тем утром Гейнс прибыл в Жестянку за отчетом о проделанной за неделю работе и ее перспективах, то обнаружил, что ван Зант колотит ребром сжатой в кулак ладони по цинковой коробке длиной около фута; коробка была выкрашена зеленой эмалевой краской, и два независимых окуляра торчали из нее на двух гибких проводах в тканевой оплетке.

– Я, вообще-то, привык там что-нибудь видеть, блин!

– Забудь, – посоветовал ему Гейнс, – иди лучше мне пива налей.

– Там была картинка с горами, – сообщил ван Зант.

Нацедив кварту «Жирафа», он снова принялся барабанить кулаком по цинковой коробке.

– Одним глазом я видел горы, а другим – еще что-то, не помню… Нет, погоди! Озеро. Вот на что это было похоже.

– Правда?

Гейнс сомневался в качестве этих изображений и не считал их сколько-нибудь информативными. Инструмент приобрели на обычной для Мотеля Сплендидо распродаже, работал он под управлением оператора: нужно было куда-то посмотреть, что-то сделать с головой, наладить кросс-корреляцию. Импасс ван Зант изо всех сил щурился, но желаемого эффекта не получал. Он полагал, что у него просто нужной выкройки нет, но отмечал со свойственной ему проницательностью:

– Они эту штуку туда всунули, чтобы хоть какая-то разница была.

– Тебе не стоит об этом беспокоиться, – заверил его рассеянно Гейнс. – И как, на этой неделе мы что-нибудь открыли, друг мой?

– Я знаю не больше твоего.

Они выпили пива и сыграли партию в настольный теннис посредине каюты новым мячиком, который привез Гейнс. Правила игры, строго говоря, разработал он сам, ее структуры и граничные условия менялись от визита к визиту, но так, что Гейнс побеждал. Вскоре после этого уровень двуокиси углерода во всей Жестянке резко вырос. Заорали сигналы тревоги. Ван Зант был вынужден влезть в скафандр, выбраться в космос (там раздражительные вспышки вероятности эффективно самокомпенсировались до нулевой) и что-то дважды подкрутить гаечным ключом; потом они проветрили парник и начали заново. После второй партии Гейнсу настала пора отбывать.

– Биология, – хмыкнул он. – Тебе никогда не хотелось освободиться от нее?

– Ну ты приколист.

Проводив друга, Импасс ван Зант устало осел на пол каюты, не снимая штанов от скафандра, и сказал вслух, обращаясь сам к себе:

– Я ненавижу это место. Я так и чую, как эта штука на меня пялится.

Он имел в виду K-тракт. Гейнс испытывал иные ощущения. Как и все остальные друзья Гейнса, Импасс мало что знал о своем месте в планах последнего, но предполагал порой, что Гейнс посещает Жестянку по простой причине: только здесь ему удается расслабиться. Риг любил Жестянку, зависшую во тьме вдали от всего человеческого. Ван Зант чувствовал себя куда хуже. Когда-то – давно, стоило полагать, – он обратил внимание, что прямо перед ним год за годом, как исполинское лицо, висит Тракт Кефаучи. Лицо было исполосовано шрамами, издырявлено до мяса, утыкано охряными глобулами Бока и темными пылевыми облаками, сплющено и растянуто в стороны труднопостижимыми релятивистскими эффектами; эмоции, отраженные на нем, понять не удавалось.

Он постоянно испытывал тревогу. Он на стены лез от одиночества. Поэтому, убедившись, что Риг Гейнс ушел, он открыл несколько коммуникационных каналов и шепнул в пустоту:

– Эй, малышка, ты там?

Ответа на сей раз не последовало.

Ассистентка купила билет до Кунен. Планета была связана со своей звездой приливным резонансом, так что одна сторона ее вечно мерзла, а другая неизменно поджаривалась. Средних размеров, в нескольких световых по Заливу, с единственной пригодной для жизни временной зоной, известной как «Волшебный час». Окислы редкоземельных элементов породили первую фазу коммерческой эксплуатации Кунен, а неподвижные, слегка градиентные полосы заката «Волшебного часа» – вторую, привлекшую инвестиции: пустоши, города-призраки и заваленные рухлядью пляжи привлекали как туристов, так и корпоративных имиджеров, поэтому Кунен во всем гало считалась меккой любых съемок, от аматорской свадебной голографии до «экзистенциального порно» и самых радикальных брендовых инициатив.

Все, кому нравится закат, хотели бы наблюдать за ним вечно; на Кунен, как обещали туристические буклеты, это желание сбывается.

Полдня ассистентка глазела из иллюминаторов ближнерейсового транспортника «Пюи Пюи Мару» на динаточные галлюцинации, струящиеся мимо водорослями в потоке, и твердила себе:

– Не люблю я путешествовать, не люблю я эти дешевые места.

Рядом с ней никто не садился.

Портовая администрация Кунен понятия не имела о «Нове Свинг». Но «ФУГА-Ортоген» им была знакома, поскольку некоторые ее остаточные предприятия продолжали завозить сюда оборудование. Портовые клерки работали много, а получали мало, к тому же, проверив ее личность, даже местные полицейские побоялись рядом с ней садиться; засим ассистентку послали своей дорогой в захолустье. Там, вдали от зон порносафари и рая для экспонометристов, где бесконечный неподвижный день начинал растворять пейзаж фиолетовыми и серо-костяными слоями безжалостного послеполуденного жара, лежала старая Особая Экономическая Зона Кунен, ныне усохшая до полоски полуживых заводов длиной тридцать тысяч миль с севера на юг, там и сям утыканной нищими городками с названиями вроде Дугласа или Скелтона. Пятьдесят лет назад, на гребне лантанидного бума, во многих городках существовали собственные ракетные порты, и как раз в одном таком сейчас оказалась ассистентка. Челнок, доставивший ее, быстро таял в чистых зеленоватых небесах на ионизационном хвосте.